Реформы и налоговый майдан

Как я уже отмечал, 2010 г. стал для Украины не только годом долгожданной стабилизации финансово-экономической сферы после хаоса 2008–2009 гг., но и годом начала серьезных структурных реформ. Среди них в первом ряду безусловно стоит налоговая реформа. За 20 лет существования независимой Украины каждый год принимались десятки и сотни бессистемных налоговых изменений, одновременно действовали различные нормы указов, декретов, законов и постановлений. Все это создавало специфическую среду, крайне вредную для предпринимательства и очень удобную для недобросовестных чиновников, получавших возможности для злоупотреблений. В этой ситуации даже снижение ставок налогов, установление упрощенных норм мало чем помогало в создании благоприятного климата для предпринимательства.

Идея единого налогового кодекса, в котором была бы установлена раз и навсегда простая и понятная форма налогообложения, не раз обсуждалась, не раз делались попытки разработать и принять такой кодекс. Однако до практического воплощения дело никогда не доходило. Сразу же после назначения меня премьером в марте 2010 г. была создана рабочая группа, в которую вошли представители разных министерств и ведомств, общественных организаций, представители бизнеса. Я поставил перед ними несколько принципиальных задач:

1. Наша налоговая система должна быть в максимальной степени гармонизирована с действующими в Европе и России системами. Сразу же скажу: как специалист, я прекрасно понимал трудность этой задачи, потому что, несмотря, например, на общие для всех стран ЕС директивы по тому или иному виду налога, в каждой стране действуют свои нормы. И тем не менее я требовал, чтобы наша система была понятна для российских и европейских бизнесменов и чтобы она была более мягкой и более либеральной, чем действующие в этих странах.

2. Кодекс должен быть написан простым и понятным языком, исключающим возможность неоднозначных толкований. Для этого я предложил включить в рабочую группу специалистов-филологов.

3. Кодекс должен предусматривать перспективы своего развития, но только в сторону уменьшения ставок действующих налогов и либерализацию администрирования, и это должно ясно и четко вытекать из самого содержания кодекса.

4. Вся контрольно-проверочная работа должна быть, скажем так, риск-ориентированной. Любое нормально работающее предприятие, исправно уплачивающее налоги, должно проверяться не чаще чем один раз в 5 лет.

5. Должны быть исключены все внесудебные изъятия имущества и денежных средств у налогоплательщиков.

6. Кодекс должен ориентировать экономику на модернизацию, уменьшение нерациональной затратности, повышение энергоэффективности.

7. Отношения налоговых органов и предпринимателей должны быть партнерскими, умышленное нанесение им ущерба должно быть не только компенсировано, но виновные должны нести и вполне определенную ответственность.

Конечно, это были самые общие принципы, против которых ни у кого из членов рабочей группы не было никаких возражений. Однако когда дело доходило до обсуждения вполне конкретных норм кодекса, предусматривающих уже понятную их реализацию, между участниками возникало множество споров и дискуссий.

Основные спорные вопросы, по которым не удавалось достичь консенсуса, выносились на обсуждение с моим участием, и мне в конечном итоге приходилось брать ответственность за формулировку того или иного пункта.

Споры и разногласия сводились в общем-то к нескольким моментам. Нигде в Европе не существовало ни фиксированной, ни упрощенной системы налогообложения доходов физических лиц (то есть во всех странах действовала пропорциональная система налогообложения дохода: чем больше зарабатываешь, тем больший процент выплачиваешь, иногда свыше 50–60 %; у нас же действовала ставка 13 %, введенная по моей инициативе в 2003 г.).

В Европе нельзя ничего купить без использования кассового аппарата и товарного чека и т. д. Я понимал, что все это очень чувствительные позиции, особенно для мелких предпринимателей. Более того, многие из этих норм я сам инициировал, работая руководителем налоговой службы. Также мне было совершенно очевидно, что налоговая система Европы формировалась столетиями и отвечала развитой экономике, совершенно другого уклада, чем тот, который мы имеем на Украине после 70 лет плановой экономики. В Австрии, например, налогообложение молодого вина осуществляется исходя из указа какого-то маркграфа XVI в. Не идеализируя все эти системы, надо признать, что определенный порядок и определенные традиции там существуют, они уже плотно вошли в ментальность бизнеса.

В доме, где родился Леонардо да Винчи, я услышал историю о том, что великий Леонардо был внебрачным сыном и отец его, местный нотариус (тоже интересно — небольшой городок XVI в., а в нем уже был нотариус, уже была оформленная документально собственность), для того, чтобы получить льготы по налогообложению дохода, признал и узаконил Леонардо, дав ему свое имя, и в соответствующих записях местных налоговых служб есть упоминание об этом. Словом, я прекрасно понимал все сложности этой темы, и мне хотелось, чтобы Украина получила качественный и надежный документ.

Спорные вопросы в основном возникали в процессе деятельности двух членов рабочей группы: председателя Комитета по предпринимательской деятельности М.Ю. Бродского и вице-премьера Б.В. Колесникова, курировавшего в том числе вопросы транспорта. Я поручил им детально переговорить и найти компромисс с представителями бизнеса, в частности с представителями объединений таксистов. Оба с энергией взялись за эту работу. И на финальном этапе на мой вопрос: «Нашли понимание?» — оба уверенно ответили утвердительно. И хотя я знал, что оба этих товарища очень эмоциональны и иногда пренебрегают кропотливой, черновой работой над деталями, я не перепроверил эту информацию (наверное, просто не было времени) и дал добро на принятие Кодекса Верховным Советом.

Надо заметить, что оппозиция, в основном «Батькивщина» и «Наша Украина», сделали все, чтобы сорвать принятие Кодекса, и, конечно, вовсе не из-за этих норм. Кодекс решал фундаментальные проблемы развития народного хозяйства. Его нормами полностью освобождались от налогообложения прибыли такие важнейшие отраслей, как легкая промышленность, авиастроение, судостроение, гостиничный бизнес, все те средства, которые предприятия направляют на модернизацию и повышение энергоэффективности. Кодекс предусматривал снижение налогов и значительное снижение административной нагрузки на бизнес.

Средства массовой информации, как у нас обычно бывает, еще до появления в печати Кодекса окрестили его «карательным» и начали шумную кампанию по дискредитации правительства. Приходилось опровергать абсолютную ложь, всяческие искажения и передергивания. Как всегда, к делу подключились интриганы как из правящей партии, так и из оппозиции.

Введение кассовых аппаратов в такси, на рынках представлялось ужасной мерой, способной обречь людей на голодную смерть. По телевидению показывали интервью с продавцами на вещевых рынках, которые, жалуясь на мороз, недоумевали, как им в этих условиях вести учет и использовать кассовые аппараты. Оппозиция в парламенте выдвинула более 5 тыс. поправок. Все делалось для того, чтобы сорвать принятие Кодекса.

Как всегда в таких случаях, находятся авантюристы, способные за деньги организовать новый Майдан, и вот уже в ноябре 2010 г. в Киеве на площади Независимости образовался очередной, теперь уже налоговый Майдан. Требования понятные — отменить Налоговый кодекс. Я создал переговорную группу из представителей правительства и протестующих и поручил им найти компромиссное решение. Вскоре выяснилось, что среди протестующих есть люди действительно заинтересованные в корректировке Кодекса, а есть те, у которых одна задача — сорвать диалог. Поэтому переговорный процесс шел очень медленно, а ситуация продолжала накаляться.

В день памяти жертв голода 1932–1933 гг. на Украине мы с Президентом В.Ф. Януковичем возлагали венки к Монументу памяти. После церемонии, когда мы уже шли к машинам, он вдруг предложил мне: «Давай съездим на Майдан и поговорим с протестующими». Я согласился, и мы неожиданно для всех уже минут через десять прибыли на Майдан. Дело было утром, где-то около половины одиннадцатого, на площади было немноголюдно, но человек тридцать — сорок тут же нас окружили. К удивлению, никакой агрессии не было, как и не было конкретных предложений. Люди говорили штампами, почерпнутыми из телевизионных шоу, политических дебатов, а когда я рассказал о работе переговорной группы и о компромиссах, к тому времени уже достигнутых, все, кто нас окружал, сказали: «Нас это устраивает, и мы готовы прекратить акцию».

Тогда Президент сказал: «Ну, я поехал, а ты оставайся — ты эту кашу заварил, и тебе ее окончательно расхлебывать». Я ничего не ответил на это, сел за стол в одной из палаток, взял лист бумаги и быстро записал то, о чем мы договорились. (В основном речь шла о сохранении действующей упрощенной системы налогообложения и отсрочке введения кассовых аппаратов.) Потом я предложил всем присутствующим поставить свои подписи. Последовало легкое замешательство, но все же нашлось несколько смельчаков, которые расписались, и мы вместе вышли к представителям средств массовой информации.

Я коротко сказал, что конфликт исчерпан, договоренности достигнуты и акция должна быть прекращена. С этого дня акция пошла на затухание. Мы сдержали свое слово, все договоренности были зафиксированы в поправках к Налоговому кодексу и приняты Верховным Советом. На Майдане продолжали оставаться не более 15–20 человек во главе с неким Данилюком, но и они ушли через несколько дней, увидев бесперспективность акции, а может, были исчерпаны деньги на ее продолжение.

Так закончился первый, но, к сожалению, далеко не последний Майдан в истории работы нашего правительства. Несмотря на эти потрясения, несмотря на то, что не все задуманное удалось воплотить в Налоговом кодексе, я испытывал большое удовлетворение оттого, что одна из важных реформ состоялась.

Вообще, говоря о реформах, а тем более о структурных реформах, в которых так остро нуждается наша страна, нельзя не сказать, что понимается под этим словосочетанием. Ведь у нас эти определения настолько «затаскали», настолько негативный резонанс они вызывают в обществе, что иногда одно только упоминание о них вызывало отрицательную реакцию. Судите сами, в 1994 г. избранный Президентом Л.Д. Кучма провозгласил своей задачей проведение курса радикальных экономических реформ. Он брал за образец Польшу, реформы Бальцеровича. Но копия всегда очень серьезно уступает оригиналу, особенно если копию делает непрофессионал. Вообразите, что получится, если Рубенса будет копировать сельский маляр. Могу смело утверждать, что реформы на Украине начались и продолжались в самом наихудшем варианте.

Достаточно сказать о результате. За эти годы мы потеряли 65 % валового внутреннего продукта, практически были уничтожены самые перспективные, наукоемкие отрасли, такие как электроника, вычислительная техника. Серьезно пострадали сельское хозяйство, легкая промышленность, судостроение, авиастроение. Резко упал жизненный уровень населения. Недавно в отчете МВФ было сказано, что у Украины наихудшие в Европе показатели экономического развития. За 20 лет страна имеет нулевой рост. Эксперты МВФ плохо считали — за двадцать лет наша страна еще не вышла по ВВП на уровень 1990 г., то есть имеет не рост, а падение. И я, кстати, счастлив, что только за годы, когда я работал либо премьером, либо первым вице-премьером, мы нарастили ВВП более чем на 45 %. Во все остальные годы мы имели либо серьезный минус, либо нулевой рост.

Но вернемся к курсу радикальных экономических реформ. Вот что в основном было сделано:

1. Проведена массовая приватизация государственной собственности. Практически за бесценок было передано в частные руки все, что в тот момент давало прибыль, продолжало работать. А то, что требовало капитальных вложений, модернизации, останавливалось, оборудование продавалось на металлолом. В итоге заводы практически исчезли, от них оставались одни руины. По сути, произошла деиндустриализация страны. Частный собственник оказался неэффективным управленцем. В основном за редкими исключениями он занимался продажей того, что ему практически досталось бесплатно, а государство абсолютно не контролировало исполнение приватизационных планов.

2. Прекратилась государственная поддержка промышленности, прежде всего угольной. Было закрыто и ликвидировано более половины действовавших угольных шахт, добыча угля сократилась более чем в два раза по сравнению с 1990 г. Но самое главное, в стране было искусственно создано большое количество депрессивных территорий, где у людей не было не только никакой перспективы, но и никаких источников для существования. Во многих городах и поселках шахта или завод были единственными градообразующими предприятиями. Они давали средства для жизни не только семьям работающих, но и всей инфраструктуре территории. На балансах шахт или заводов числились больницы, детские сады, клубы, жилищно-коммунальные предприятия, дороги и т. д. Закрытие их означало прекращение финансирования всех этих объектов.

Конечно, эти объекты передавались на местные бюджеты, но ведь и последние существовали за счет работы этих предприятий. Более того, работа многих угольных шахт была убыточной из-за их большой глубины, тонких угольных пластов, сложных горно-геологических условий, опасности выбросов угля и газа и многих других причин. Угольная промышленность Украины действовала в едином комплексе с металлургией, энергетикой, и выпадение одного звена приводило к кризису всего комплекса. Попытка угольщиков вследствие отмены государственных дотаций поднять цены на свою продукцию в конечном итоге привела не только к общему росту цен, но и ударила бумерангом по самим угольщикам, так как подорожали электроэнергия, материалы, угольные машины и т. д. Кстати, побочным эффектом подобного курса радикальных реформ была крайне высокая инфляция.

3. Прекратилась государственная поддержка жилищно-коммунальной сферы. В советское время тарифы в жилищно-коммунальной сфере были низкими, и эта отрасль субсидировалась через различные механизмы поддержки. В процессе реформ это было признано неправильным, дотации были отменены. Последствия этих реформ каждый гражданин Украины ощущает на себе до сих пор. Имеется в виду катастрофическое состояние нашей жилищно-коммунальной сферы. За все время только один раз в 2007 г. мы сумели выделить довольно крупную сумму, примерно 4 млрд грн, чтобы хоть как-то подлатать это хозяйство.

4. Конечно, самой разрушительной стала реформа аграрного сектора. Практически в один день были ликвидированы колхозы и большинство совхозов, а вся их собственность, включая землю, распределена между колхозниками. Колхоз, как правило, объединял несколько сел, имел примерно 2 тыс. га пахотных земель, всю необходимую инфраструктуру: машинно-тракторную станцию, ремонтную базу, различные фермы. Опять же на его основе функционировали медпункты, библиотеки, клубы, детские сады. За редким исключением, все это за короткие сроки пришло в негодность.

Когда летишь над страной на небольшой высоте, то видишь тут и там руины ферм, заросшие кустарником и бурьяном поля, брошенные перерабатывающие предприятия. Более 7 млн га было выведено из сельскохозяйственного оборота. Это больше, чем площадь некоторых европейских стран, вместе взятых. Не будем и дальше анализировать эти так называемые реформы, скажу только одно — на мой взгляд, аксиомой является утверждение: «Реформы должны означать развитие, смену старого на новое, более перспективное, более жизнеспособное». Если же они приводят к развалу, то это не реформы — это сознательные действия по разрушению экономики. Кстати сказать, за все это никто так и не ответил, хотя бы морально.

Теперь скажем несколько слов о том, что такое структурные реформы. Они должны означать только одно: структура объекта, который подвергается реформированию, должна измениться. Если речь идет об экономике, то в результате реформы мы должны получить ее новую структуру. Поэтому для того, чтобы проводить структурные реформы, мы должны сначала рассмотреть, какую структуру экономики мы имеем, какую хотим иметь и что мы для этого должны сделать.

Какую структуру экономики мы имеем сейчас? Основная отрасль — это перерабатывающая промышленность — 24–25 %, торговля, ремонт — 15 %; транспорт, связь — 12 %, производство, распределение электроэнергии, газа, воды — 3 %, сельское хозяйство — 13 %. Удельный вес высокотехнологичной продукции машиностроения в общем объеме машиностроения составляет около 11 %. Легкая промышленность на грани исчезновения — 0,7–1 %. Доля инновационной продукции в общем выпуске составляет ничтожные проценты. А если сравнить с другими странами, например с Германией, то структура ее экономики такова: около 69 % — услуги, 30 % — промышленность, всего 1 % — сельское хозяйство.

Таким образом, если говорится о необходимости проведения структурных реформ, то имеется в виду проведение тех изменений во всех сферах государства, которые приведут к изменениям в структуре экономики. Сразу же возникнет вопрос: какие изменения экономики мы хотим получить, насколько внутренний и внешний рынок будут содействовать или противодействовать этим изменениям? От реалистичности поставленных задач зависит эффективность проведения реформ.

Допустим, мы поставили перед собой задачу выйти на такую структуру экономики, которую имеет Германия. Ведь когда-то в структуре экономики Германии также большую роль играли угольная и химическая промышленность, металлургия. Сумели же немцы так реформировать свою экономику, что сейчас две первые отрасли практически отсутствуют, а доля последней значительно снизилась. Такие изменения привели к тому, что структура экономики стала менее энергоемкой и более высокотехнологичной. Мне хорошо знаком район Бохума, где в 70—80-х гг. прошлого столетия были закрыты все угольные шахты, крупнейший металлургический комбинат, а взамен их появились сборочные заводы концерна «Опель», мебельные предприятия, предприятия электронной промышленности и т. д. Государство создало такие условия, что бизнес переориентировался в сторону экономической политики, проводимой правительством. Рабочий персонал получил возможность переквалифицироваться и найти себя на новых производствах.

Попутно замечу, что машиностроение Германии, потеряв возможность покупать отечественный металл, полностью переориентировалось на импортный. Внутренний и внешний рынок соответствовали этим изменениям, и когда кто-то возьмется утверждать, что вся эта трансформация произошла по воле рыночной стихии без государственного регулирования и активного вмешательства правительства, тот будет либо глупец, либо сознательный лжец. К сожалению, у нас закрытие угольных шахт не сопровождалось реализацией таких же мер, а те меры, которые предпринимались (по созданию новых рабочих мест), по сути, были профанацией. В результате у нас образовалось большое количество депрессивных территорий, и реформы в этой сфере, в сущности, привели к разрушению производственного комплекса.

Вернемся же к нашей теме. Какие изменения в структуре украинской экономики мы хотели бы видеть? Конечно, это, прежде всего, увеличение доли инновационных и высокотехнологичных производств.

Когда мы ставим перед собой такую задачу, то, конечно, на первом месте должен стоять вопрос о государственной политике в области науки и образования. Мне представляется, что самый сильный, разрушительный удар после развала СССР был нанесен именно по научно-образовательному комплексу.

В советское время этот комплекс был выстроен вполне логично. Фундаментальные исследования были сосредоточены в институтах Академии наук, прикладные — в отраслевых институтах, либо в составе министерств, либо в составе научно-производственных комплексов. Существовали также межотраслевые научно-производственные объединения, были налажены очень хорошие связи между академическими и отраслевыми научными учреждениями. На союзном уровне все это координировалось Академией наук и Государственным комитетом по науке и технике.

Суть заключалась в следующем. Академическая разработка, требовавшая экспериментальной апробации, переходила в отраслевой институт, где последовательно проходила стадии экспериментального, опытного, мелкосерийного производства, разработки проектно-технологической документации и затем передавалась на серийное производство в одну или несколько отраслей народного хозяйства. Система образования была тесно интегрирована в эту систему: готовила и распределяла специалистов по потребностям этого комплекса. При многих академических и отраслевых институтах существовали свои опытные производства, которые позволяли оперативно переходить от идеи к чертежу, а от чертежа к образцу в металле.

Были ли в работе этой системы недостатки? Конечно, были, и они стали реально проявляться и чувствоваться в 1980–1990 гг., когда на разных уровнях начали подниматься вопросы о необходимости реформирования этого комплекса и об ускорении научно-технического прогресса. Замечу, что корень проблемы упирался в невероятно разросшуюся систему научных учреждений, в необозначенность приоритетов (нельзя было одновременно и с равным успехом развивать абсолютно все направления науки — «от ботаники до атомного ядра»). В связи с этим на решающих научных направлениях не были сконцентрированы финансовые и материальные ресурсы, возникла зависимость научных коллективов от бюрократии и, конечно, царила уравниловка, происходило относительное снижение уровня жизни ведущих ученых, ощутимая девальвация ученых званий и научных степеней.

Если в 50—60-х гг. прошлого столетия звание профессора, академика было синонимом высокого уровня жизни, то в 80—90-х гг. это уже был уровень чуть выше среднего. Что уж говорить о зарплатах начинающих ученых? Зарплата младшего научного сотрудника была 110–120 руб. в месяц. Заметно снизилась информационная поддержка ученых. Все это привело к заметному оттоку из науки талантливой молодежи.

Были ли эти проблемы решаемы? Конечно и безусловно. Но, как и в случае с промышленностью, власти пошли по пути разрушения.

Финансирование академической науки резко сократилось, а отраслевая наука была поставлена на грань самовыживания. В результате большинство институтов сдали в аренду свои здания и территории, на их площадях стали функционировать какие-то бойкие посреднические фирмы, а сами научные сотрудники превратились либо в торговцев, либо в бизнесменов.

Через какое-то время эти научные учреждения стали подвергаться критике за отсутствие ярких разработок. А что, собственно, можно создать без денег, без новейшего лабораторного оборудования, без экономики, заинтересованной во внедрении научных разработок? За это время произошло самое страшное — разорвалась связь времен, преемственность. Еще оставались настоящие научные школы, однако не было или было очень мало той молодежи, которая может развивать и продолжать научные достижения этих школ.

Отдав науке более 20 лет жизни, окончив МГУ имени М.В. Ломоносова, защитив там диссертации на соискание ученой степени кандидата и доктора наук (еще в советское время, чем и горжусь), будучи почетным профессором МГУ, я очень хорошо понимал значение и проблемы нашей науки.

В тесном сотрудничестве с Б.Е. Патоном мне удалось повысить доплаты за звание академика, увеличить финансирование академических учреждений, выделить специальный фонд в распоряжение Президиума Академии наук для приобретения лабораторного оборудования без уплаты таможенных сборов и других платежей. Установить так называемые «ученые пенсии» и значительно повысить их размер, выделять ежегодно значительные суммы на конкурсы инновационных проектов, значительно увеличить размер Государственных премий в области науки и техники.

Я предложил Президиуму Академии наук предоставить академическим учреждениям право самим устанавливать дифференцированные оклады сотрудникам в рамках бюджетного финансирования, был введен целый ряд налоговых преференций для отдельных видов научных исследований. Я настойчиво рекомендовал средствам массовой информации рассказывать о наших выдающихся ученых. К сожалению, их это мало интересовало, но, когда это было возможно, я встречался с победителями различных научных конкурсов, учеными, молодыми исследователями, и наши СМИ были вынуждены рассказывать об их встречах с премьером, пусть хоть таким образом информируя общество об этих людях.

Большая работа проводилась правительством в области повышения качества образования. Прежде всего, была завершена работа по компьютеризации общеобразовательных школ, поощрялось создание специализированных школ, лицеев. Были пересмотрены многие школьные программы, предусматривающие углубленное изучение естественных наук, иностранных языков.

В высшей школе также было проведено перераспределение бюджетных мест с экономических профессий на технические. Желающим немедленных и быстрых перемен отвечу, что увеличение числа студентов технических специальностей требует очень серьезного изменения материальной базы институтов, создания соответствующих лабораторий, экспериментальных баз, возможностей прохождения производственной практики на промышленных предприятиях. Словом, воссоздания, но уже на современной основе, всего того, что было и что за эти последние 20 лет разваливалось и разрушалось.

Разумеется, я понимал, что результаты этой трудной, иногда очень конфликтной работы будут заметны не сразу. Пройдут годы, прежде чем появятся положительные результаты. Но правда заключается в том, что если этого не делать, то эти результаты не появятся никогда, а стране будет угрожать реальная деградация.

В процессе проведения преобразований в сфере образования и науки мы неизменно поддерживали контакты и проводили консультации с руководителями Академий наук и соответствующих министерств и ведомств России и Белоруссии. Я всегда поддерживал осуществление таких контактов.

С удовольствием вспоминаю встречи с великим российским ученым, лауреатом Нобелевской премии Жоресом Алферовым. Это не только чрезвычайно умный и интересный собеседник, но и большой патриот украинско-российской дружбы.

Беру на себя смелость утверждать, что многие мысли о развитии науки, которые я изложил выше, Ж. Алферов разделяет, по крайней мере, это следовало из наших разговоров, и, более того, некоторые мои решения появились после разговоров с ним, за что я ему, безусловно, благодарен.

К сожалению, в очередной раз вынужден констатировать, что майданные руководители многое из того, что сделано в этой области, уже успели отменить, а многое подвергли остракизму. Ну что ж, таков уровень этих людей. Но рано или поздно страна все равно вернется к этим мерам…

Возвращаясь к вопросу об увеличении в структуре ВВП страны доли инновационных и высокотехнологических производств, необходимо спросить: «Имеет ли Украина возможности для этого?» На этот вопрос нельзя ответить однозначно: и да и нет. В пользу «да» говорит наличие довольно хорошей системы образования, существование научных школ. В пользу «нет» — жесткие системы налогообложения и администрирования, отсутствие каких-либо мер государственной поддержки, особенно в области политики сохранения и расширения внутреннего и внешнего рынка. Например, в стране напрочь отсутствует система кредитной поддержки и страхования экспорта.

Несколько раз я пытался создать такие условия. Первый раз в 2003 г., когда был снижен налог на прибыль с 30 до 25 %, подоходный налог с 32 до 13 %, введены нормы ускоренной амортизации, а самое главное, законодательно установлены «свободные экономические зоны» и «территории приоритетного развития». Специальные задания ставились перед «Укрэксимбанком». Однако «оранжевая революция» помешала реализации этих планов. Правительство Ю.В. Тимошенко отменило все эти нормы.

Второй раз, в 2010–2011 гг., когда было принято законодательство по специальным режимам налогообложения информационной отрасли, это позволило в первый же год реализации проекта увеличить объемы данной отрасли на 30 %. Но и на этот раз после государственного переворота эти меры были отменены. Я опять убедился в отсутствии государственной стратегии мышления и видения перспективы у оппозиции. Что ж, временщикам лишь бы завоевать власть. Приходится с большой грустью и сожалением констатировать: у страны с такой перманентной нестабильностью нет перспективы. Кто же нам поверит, когда можно вот так легко, походя, в угоду конъюнктуре, по советам непонятно кого, вопреки национальным интересам, менять основополагающие правила. Болтовня и демагогия, ложь и самолюбование, готовность делать все, «что скажут», — вот характерная черта сегодняшних управленцев.

Я вовсе не идеализирую те четыре года, когда мне пришлось возглавлять правительство. Я был вынужден работать с теми людьми, которые были мне навязаны и в профессионализме которых у меня были большие сомнения. Конечно, я мог бы хлопнуть дверью и уйти, но в таком случае Украина не имела бы и тех результатов, которых все-таки удалось достичь.

Но вернемся к реформам, которые проводились при моем премьерстве. Курс на реформы был анонсирован Президентом, при нем был создан Комитет по экономической реформе. Сделано это было, прежде всего, ради того, чтобы показать подчиненную роль правительства в проведении реформы и поднять роль Президента. Я, конечно, это понимал, однако по факту реальным проводником реформ могло быть только правительство, и поэтому я на все это смотрел без особой тревоги. Хотя, разумеется, было неприятно, когда власть раздваивалась и министры получили возможность, используя механизмы комитета, проталкивать через указы какие-то свои предложения, которые не проходили через правительство.

В конце концов мне это надоело, и я жестко поставил вопрос перед Президентом о том, чтобы все указы по вопросам реформ предварительно проходили через правительство. В общем-то это стало исполняться, хотя, конечно, случались сбои. Вообще, у В.Ф. Януковича было какое-то слепое преклонение перед иностранными консультантами или разрекламированными фирмами. Как-то он с восторгом рассказал мне о своей беседе с консультантами фирмы «Мак-Кензи». Он их привлек для работы в комитете. Я тоже с ними встретился — умные и образованные ребята. Однако экономики Украины они не знали, а общие схемы и концепции без их адаптации в реальную среду ничего не значили. Я не стал спорить с В.Ф. Януковичем, взял за правило регулярно с ними встречаться и старался по мере возможностей рассказывать им о реальных проблемах, которые стояли перед Украиной.

Самое интересное (и в то же время печальное), что ни в одном документе Комитета по реформам так и не было дано четкое и ясное определение того, какими должны быть структурные экономические реформы и что мы должны получить на выходе. В своих выступлениях на комитете я неоднократно обращал на это внимание, но, поскольку никто из его членов не понимал, как браться за эту проблему, она так и не нашла своего отражения в документах.

Разумеется, это чрезвычайно трудная тема, она требует серьезного анализа и глубоких исследований и, конечно, времени и средств. Понимая это и работая в чрезвычайно жестких условиях дефицита времени, отсутствия поддержки Верховного Совета, я подходил к решению этой проблемы, по сути, фрагментарно. Там, где можно было хоть что-то сделать конкретно и без особых сомнений, мы принимали решения и двигались вперед. Это относилось, как я уже сказал, к информационным технологиям, авиастроению, судостроению, легкой промышленности, машиностроению, гостиничному бизнесу. Особое внимание я уделил «Закону о регулировании градостроительной деятельности».

Закон разрабатывался при страшном сопротивлении чиновников, при трех министрах строительства. Большую роль в его разработке сыграл заместитель руководителя секретариата правительства Ю.С. Анистратенко. Благодаря его принципиальности, настойчивости, решительности работа продвигалась. Он постоянно ориентировал меня на устранение скрытых и явных барьеров для строительного бизнеса, которые то тут, то там расставляли чиновники, кормящиеся от этого бизнеса. При рассмотрении закона в Верховном Совете лоббисты сумели кое-что в него вставить. Тем не менее нам удалось значительно продвинуться на пути дерегуляции строительного бизнеса.

Также очень трудно принимались решения о сокращении видов лицензирования и сертификации, создании единых центров по оказанию административных услуг, уменьшении администрирования в налоговой службе. Сейчас все это уже дело прошлое, но это стоило немалых нервов, за всем стояли конфликты, стрессы, отрицательные эмоции.

В день моей отставки кто-то из моего секретариата подсчитал сроки, и оказалось, что я работал премьером Украины столько же дней, сколько продолжалась Великая Отечественная война. Действительно, удивительное совпадение.

Несколько слов о тех реформах, которые проходили с меньшим моим участием. Прежде всего, хочу сказать о так называемой административной реформе. Особенностью ее подготовки была обстановка исключительной таинственности, которую любил создавать В.Ф. Янукович. Он поручил эту работу министру юстиции А.В. Лавриновичу, причем готовились предложения даже втайне от премьера. Я, конечно, об этом знал, но считал подобные игры несерьезными, ведь рано или поздно Президент все равно будет вынужден показать мне проект указа. Любой мало-мальски грамотный управленец прекрасно знает, что на деле невозможно даже чисто теоретически разделить функции — политика, управление (решение), исполнение (реализация), контроль, — так как любая из этих функций обязательно содержит в себе и другие.

Например, чтобы выработать политику (осуществлять управление, принимать решения), необходимо обязательно воплощать проекты в решения (законы, указы), а чтобы делать это все синхронно, необходимо осуществлять контроль за всеми этапами выработки решения и т. д. Все это — единый процесс управления, и попытки искусственным путем разделить этот процесс приводят не к упрощению, а к усложнению и запутыванию ситуации.

Итак, задумка авторов (А.В. Лавриновича, В.Ф. Януковича) сводилась к тому, чтобы разделить всю исполнительную власть на министерства, комитеты и агентства. Для каждого органа так расписать функции, чтобы они не дублировали друг друга и не пересекались. Вот и представьте себе, какая громадная бумаготворческая работа была выполнена. Примерно 100 органов, для каждого органа «Положения» на 100 страницах, да на каждое ответственное лицо функциональные обязанности еще по 20 страниц, да каждый стремится написать для себя положения так, чтобы иметь возможность делать все, что он захочет, и при этом ни за что не отвечать.

Ну а чего стоила общая установка В.Ф. Януковича превратить Кабинет министров в клуб министров, где премьер — это спикер, но отвечающий за все, а министры, подчиняющиеся только Президенту, — сами по себе. Когда ко мне стали поступать разделы «Положения», я более или менее внимательно прочитал один раздел, второй — менее внимательно, но все особенности этого документа, разумеется, я увидел. Заодно понял, что затевать борьбу с этим «бумажным штормом» — бессмысленная трата сил. Лучше следовать принципу: «Суровость законов смягчается их неисполнением». Если кто-то под видом административной реформы желает сделать из меня спикера, то у него ничего не получится. Правительство — это орган, где принимаются решения, а не ведутся бесплодные и бессмысленные дискуссии. Решения должны качественно готовиться и аппаратом, и министрами. И, что очень важно, с этими решениями должен быть согласен премьер-министр.

У меня были случаи, когда на заседании правительства (особенно в последний год) группа товарищей пыталась протолкнуть определенные решения. Вначале я пытался убедить их в неправильности подходов, однако очень быстро понял, что сталкиваюсь с предварительной договоренностью и все мои аргументы попросту не принимаются во внимание. Понимая, что решения проталкивала группа товарищей, особо приближенных к Президенту, другие члены Кабинета министров занимали выжидательную позицию. Уяснив механизм работы подобных спланированных акций, я сказал: «Вы можете принимать любые решения, но по Конституции они считаются законными, если подписаны премьером, а Конституция не обязывает меня подписывать решения, с которыми я не согласен».

Вопрос был исчерпан раз и навсегда.

Отмечу еще одно важное обстоятельство. Президент неоднократно делал попытки поставить и без того подконтрольное ему правительство под еще больший, тотальный контроль. С этой целью вначале была упразднена должность министра Кабинета министров и введена должность руководителя секретариата, потом снова была введена должность министра Кабинета министров, но оставлена должность руководителя секретариата (так как к тому времени был принят Закон о Кабинете министров, где отсутствовала должность министра Кабинета министров).

На должность министра Кабинета министров была назначена Е.Л. Лукаш. Я не знаю, какие инструкции давал ей В.Ф. Янукович, но вначале ее поведение напоминало надзор за работой Кабинета министров. Своим приказом она установила следующий порядок: без ее подписи документы не вносились на рассмотрение правительства и без ее подписи документы не опубликовывались. Абсурд ситуации заключался в том, что и после подписи премьера постановление правительства не опубликовывалось, то есть не вступало в силу без подписи министра Кабинетов министров.

Когда я узнал об этом, я сделал замечание Е.Л. Лукаш, напомнив, что это она работает у меня, а не я у нее. Когда и это не подействовало, я напрямую строго предупредил работников секретариата, ответственных за подготовку и выпуск документов правительства, о недопустимости подобной ситуации. После этого задержек с выпуском постановлений и распоряжений правительства никогда не было. Прочитывал ли я все документы, которые приносили мне на подпись, в том числе постановления и распоряжения правительства? Конечно, нет, но главные, основные документы не только прочитывал, но и очень серьезно над ними работал вместе с министрами, ответственными работниками секретариата. И только тогда, когда был убежден в правильности принятого решения, подписывал документы.

Были ли ошибки в моей работе? Конечно, были. Прежде всего это относилось к тем сложным решениям, когда они несли заведомо очевидный негативный эффект, однако непринятие этих решений также означало бы негативный эффект. Естественно, мы старались из двух зол выбирать меньшее. Например, ситуация 2003 г., когда нам пришлось вводить квоты на экспорт зерна. Решение, безусловно, плохое, за ним и экономические, и имиджевые потери, но если бы мы его не приняли, потери были бы безусловно больше, в том числе все те же — и экономические, и имиджевые.